(Глава второй части книги Александра Зохрэ
"Жизнь на Овалоне"
Часть называется "Охота на дракона")

Примерно через месяц пути (у меня все никак язык не поворачивался назвать скольжение этого задраенного наглухо гравитационного пузыря полетом) капитан Маервлик сместил график дежурств, отодвинув Велека в другую смену и назначив меня с Кайрой в свою.
К этому времени я уже совсем привык к размеренному ритму жизни и гулкой тишине огромного старого звездолета. Отрабатывая задания Кайры, блуждая по запутанным лабиринтам его туннелей, то и дело попадая из отсеков с искусственной гравитацией в отсеки с невесомостью и обратно, я словно почувствовал в душе какое-то умиротворение и необъяснимое спокойствие.
Наверное это же чувство наполняет души монахов-затворников, ищущих истину в стенах земных монастырей.
Я не редко ловил себя на крамольных мыслях: "А на кой ляд мне нужно вообще возвращаться на Землю с ее революциями, коммунистическими и другими враждующими партиями и борьбой народов за справедливый и сытный паек? На кой ляд мне нужен Овалон с ее вечно счастливыми обитателями, с надменной и расчетливой Ланной - совсем не той, которую я полюбил на Земле? Вот так вот летел бы и летел во Вселенной на этом старом корабле. Учил бы дисциплине и мужеству овалонских детишек взамен стареющего капитана Маервлика"
И я временами начинал даже подумывать, а не завести ли мне разговор на эту тему с Маервликом? Может быть, взять и огорошить его признанием, что после Альмары-2 уже нет нужды отправляться к Солнцу, и я остаюсь навсегда. Но не на Овалоне, а на этом корабле - его смотрителем...
В тот день (или в ночь - кто это точно скажет на корабле с его искусственными ритмами жизни?), казалось бы, такая возможность представилась. Мы дежурили втроем: Кайра в главном зале у экранов, а мы с Маервликом лазали по кораблю.
И лишь только почти атрофировавшееся чувство долга перед Родиной и воспоминания об оставленной на Земле маме сдерживали меня от предательства.
Но что есть предательство в этих условиях? И что такое Родина, если ты несешься во Вселенной в корабле людей, насмехающихся над бессмысленностью нашей земной возни?
Длинными трубчатыми коридорами, по которым наверное мог бы проехать автобус, через каскады бесконечных шлюзов мы с Маервликом быстро вышли из поля гравитации и затем, когда в невесомости привычно закружилась голова и засосало под ложечкой - словно от стремительного падения в пропасть, стали пробираться вдоль стен, пристегнувшись короткими тросами к настенному поручню .
Здесь, на удалении в триста метров от центрального модуля, в зоне так называемой оптической платформы, на которой находился главный телескоп и что-то еще, ходовые туннели очень быстро сужались. Нам кое-где даже приходилось пригибать голову, чтобы не разбить лоб.
Минут через сорок или около часа спустя, мы внезапно вывалились через последний шлюз в какую-то стеклянную сферу.
У меня в невесомости от неожиданности даже закружилась голова, и капитан дружелюбно улыбнулся, увидав как я сморщился, подавляя икоту.
Это был огромный, метров двадцать в диаметре стеклянный шар. Он состоял из прочного фасетчатого каркаса разделенного на ячейки пятиметровой величины. Чем были застеклены эти ячейки, я не знаю. Но за ними...
За ними зловеще зияла кромешная тьма. Впечатление было ужасное и давящее на нервы. Если бы за этим остеклением мерцали созвездия...
Я собрал свою волю в кулак, успокаивая себя мысленно словами: "Все правильно. Иначе и не может быть. Ведь мы скользим по Вселенной в гравитационном пузыре. Это там, в главном зале компьютер рисует на экране очертания воображаемых созвездий. А здесь за стеклом только тьма. Реальная абсолютная тьма", - успокаивал я себя.
В центре сферы на платформе, подвешенной на растяжках, виднелись какие-то модули. Основное место среди них занимала пятиметровая прозрачная труба толщиною с половину человеческого роста.
Подражая капитану, я перекинул карабин своего троса на блестящий поручень, ведущий к платформе, привычно перебирал по нему руками и пополз за стариком в центр сферы.
Там, среди непонятных и блестящих серым металлом механизмов и трубок, мы остановились у самой прозрачной трубы. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что это такое.