– Скажи, что я должен делать. Чианг говорил медленно, зорко вглядываясь в своего молодого друга. – Чтобы летать с быстротой мысли или, говоря иначе, летать куда хочешь, – начал он, – нужно прежде всего понять, что ты уже прилетел... Суть дела, по словам Чианга, заключалась в том, что Джонатан должен отказаться от представления, что он узник своего тела с размахом крыльев в сорок два дюйма и ограниченным набором заранее запрограммированных возможностей. Суть в том, чтобы понять: его истинное "я", совершенное, как ненаписанное число, живет одновременно в любой точке пространства в любой момент времени. Джонатан тренировался упорно, ожесточенно, день за днем, с восхода солнца до полуночи. И несмотря на все усилия, ни на перышко не сдвинулся с места. – Забудь о вере! – твердил Чианг. – Разве тебе нужна была вера, чтобы научится летать? Тебе нужно было понять, что такое полет. Сейчас ты должен сделать то же самое. Попробуй еще раз... А потом однажды, когда Джонатан стоял на берегу с закрытыми глазами и старался сосредоточиться, он вдруг понял, о чем говорил Чианг. «Конечно, Чианг прав! Я сотворен совершенным, мои возможности безграничны, я – Чайка!» Он почувствовал могучий прилив радости. – Хорошо! – сказал Чианг, и в его голосе прозвучало торжество. Джонатан открыл глаза. Они были одни – он и Старейший на совершенно незнакомом морском берегу: деревья подступали к самой воде, над головой висели два желтых близнеца – два солнца. – Наконец-то ты понял, – сказал Чианг, – но тебе нужно еще поработать над управлением... Джонатан не мог прийти в себя от изумления: – Где мы? Необычный пейзаж не произвел на Старейшего никакого впечатления, как и вопрос Джонатана. – Очевидно, на какой-то планете с зеленым небом и двойной звездой вместо солнца. Джонатан испустил радостный клич – первый звук с тех пор, как он покинул Землю. – ПОЛУЧАЕТСЯ! – Разумеется, Джон, разумеется, получается, – сказал Чианг. – Когда знаешь, что делаешь, всегда получается. А теперь об управлении... Они вернулись уже в темноте. Чайки не могли отвести взгляда от Джонатана, в их золотистых глазах застыл ужас: они видели, как его вдруг не стало на том месте, где он провел столько времени в полной неподвижности. Но Джонатан недолго принимал их поздравления. – Я здесь новичок! Я только начинаю! Это мне надо учиться у вас! – Как странно, Джон, – сказал Салливан, стоявший рядом с ним. – За десять тысяч лет я не встретил ни одной чайки, которая училась с таким же бесстрашием, как ты. Стая молчала. Джонатан в смущении переступал с лапы на лапу. – Если хочешь, мы можем начать работать над временем, – заговорил Чианг, – и ты научишься летать в прошлое и будущее. Тогда ты будешь подготовлен к тому, чтобы приступить к самому трудному, самому дерзновенному, самому интересному. Ты будешь подготовлен к тому, чтобы лететь ввысь, и поймешь, что такое доброта и любовь. Прошел месяц или около месяца, Джонатан делал невероятные успехи. Он всегда быстро продвигался вперед даже с помощью обычных тренировок, но сейчас, под руководством самого Старейшего, он воспринимал новое, как обтекаемая, покрытая перьями вычислительная машина. А потом настал день, когда Чианг исчез. Он спокойно беседовал с чайками и убеждал их постоянно учиться, и тренироваться, и стремиться как можно глубже понять всеобъемлющую невидимую основу вечной жизни. Он говорил, а его перья становились все ярче и ярче и, наконец, засияли так ослепительно, что ни одна чайка не могла смотреть на него. – Джонатан, – сказал он, и это были его последние слова, – постарайся постигнуть, что такое любовь. Когда к чайкам вернулось зрение, Чианга с ними уже не было. Дни шли за днями, и Джонатан заметил, что он все чаще думает о Земле, которую покинул. Знай он там одну десятую, одну сотую того, что узнал здесь, насколько полнее была бы его жизнь! Он стоял на песке и думал: что' если там, на Земле, есть чайка, которая пытается вырваться из оков своего естества, пытается понять, что могут дать крылья, кроме возможности долететь до рыболовного судна и схватить корку хлеба. Быть может, она даже решилась сказать об этом во всеуслышание, и стая приговорила ее к Изгнанию. И чем больше Джонатан упражнялся в проявлении доброты, тем больше он трудился над познанием природы любви, тем сильнее ему хотелось вернуться на Землю.