(Глава второй части книги Александра Зохрэ
"Жизнь на Овалоне"
Часть называется "Охота на дракона")

Капитан, наверное, нарочно назначал мои дежурства по ночам вместе с Кайрой или Великом, или, чаще, с ними обоими. Если, конечно, это можно было назвать ночью. После выхода на режим сверхсветового скольжения жизнь на борту этого старинного металлического лабиринта из труб, гигантских шаров и бесконечных туннелей потянулась совсем монотонно и однообразно. Капитана я почти не видел. График дежурств ребят был специально составлен скользящим, так, чтобы на Корабле одновременно бодрствовали только две пары из пяти. Причем пока остальные три пары спали, одна из бодрствующих дежурила, а вторая отдыхала, кушала в столовой, или купалась в небольшом, но достаточно теплом и несоразмерно глубоком бассейне.
Помню, в детстве, в Минске (это на Земле - если вы не знаете) я любил ходить в прыжковый бассейн Республиканского Дворца Водного спорта. Там мы, озорные двенадцатилетние мальчишки, улучив момент отсутствия рядом тренера, отчаянно ныряли ко дну под самой вышкой - на восьмиметровую глубину.
...Помню как болезненно закладывало уши и сжимало грудь давлением...
Здесь, в спортивном уголке Младшего Ангела, бассейн был шириной всего в две плавательные дорожки - метра три с половиной от силы. И особой длинною этот крохотный кусочек прозрачной воды не радовал. Может быть метров двенадцать - не более. Но вот его глубина, и особенно со стороны небольшого, единственного прыжкового трамплина просто поражала. Сколько я ни старался успеть за Велеком, но к моему стыду до дна так и не достал. Где-то на глубине метров десяти начинали смертельно болеть уши, и, позавидовав бронзовому телу мальчика, бесстрашно скользящему далеко подо мной, я каждый раз поворачивал к поверхности.
- И зачем здесь, на корабле, водоем такой странной глубины? - как-то раз не постеснялся я спросить у мальчика.
- Здесь, на звездолете, все имеет двойное назначение. Наш бассейн - это прежде всего аварийный запас воды или даже резервуар для разведения пищевых водорослей - если потребуется. Ведь достаточно пропустить воду через фильтр, и мы имеем годовой запас питьевой воды на случай аварии, - явно гордясь своими знаниями, объяснил паренек.
Полет на звездолете очень скоро превратился для меня из мальчишеской романтики в ежедневную кропотливую работу и самообразование. Обычно старший курсант, из каждой дежурной пары, шесть часов подряд торчал в главном зале управления, подбрасывая по внутренней связи задачки своему напарнику: "... сходи в такой-то туннель, .. посмотри в таком-то бункере какие символы светятся на приборе восьмом в правом верхнем ряду, ... возьми в таком-то отсеке длинную желтую трубку и поставь ее на место той, которую снимешь в туннеле на противоположном краю платформы реактора...", - в этом и состояла ежедневная вахта, если не считать просмотра картинок, схем и учебных фильмов, которыми старательно загружали нас в моменты отсутствия беготни по туннелям...

Мы шли сквозь кромешную мглу Далекого Космоса. Шли, упакованные в гравитационном коконе, и только корабельный мозг рисовал на кольцевом обзорном экране зала управления предполагаемые узоры далеких созвездий. Невольно я вместе с другими ребятами воспринял от капитана уважение к этому состоянию и даже, как и все, говорил и думал именно так. Именно с большой буквы, а не иначе: "Далекий Космос".
Романтичную веру в могущество и технологии Овалитянской цивилизации у меня очень скоро выветрило из ума. Общее деловое, напряженное и почтительное отношение к Космосу, воцарилось на борту с самых первых дней полета.
Я старался не думать о сути происходящего. Старался гнать из своей души гнетущий и безотчетный страх, пробуждающийся под ложечкой при мыслях о нашей общей беспомощности и оторванности от всех и вся...
Смотря на лица этих ребят, вспоминая слова капитана и Ланны, я все отчетливее понимал, что все мы здесь одинаково ничтожны и слабы перед лицом безмолвного, мрачного и бескрайнего Космического Океана...