(Глава первой части книги Александра Зохрэ
"Жизнь на Овалоне")

Помню, глупая растерянная улыбка надолго застыла на моем лице. Шурша камнями, предательски выпрыгивающими из под ног, мы, поддерживая друг друга, осторожно спускались к террасам, на которых был расположен аэродром.
Мысль о том, что, оказывается, у Ланны был красивый, сильный и достойный муж, конечно же красивее и сильнее меня, и что этот прекрасный мальчуган в которого я уже начал понемножку влюбляться, - ее родной сын, окончательно выбили меня из седла.
Я понимал, что по местным обычаям и морали, при их сексуальной порядочности и одновременной невероятной для землянина свободе проявления чувств, такое положение дел для Ланны, возможно, ничего не значит.
Ну, был у нее любимый человек, отец ребенка. Погиб. Теперь будет другой. Не менее любимый и заботливый отец. Но я ведь был землянином! И потом, узнав еще на Земле, вероятно с прилетом из Корабля, о гибели мужа, Ланна почти сразу позволила мне стать отцом своего второго ребенка.
Стараясь скрыть смятение в душе, я задиристо спросил у Ланны:
- Я, было, думал, что вы везде только ходите пешком, плаваете на рыбах-фуриях или на деревянных парусниках.
Она уловила мое настроение и без обиняков сказала:
- Если тебе не нравится Велиар, то наши дети полностью обеспечиваются обществом и не нуждаются в заботе отчима. Его существование никак не отразится на твоих представлениях о нашей семье, и на жизни твоего будущего ребенка.
Я только безразлично кивнул головой, сказав в ответ, что-то вроде:
- Да, да! Конечно. У вас все дети растут в интернатах, как наши беспризорники и дети брошенные алкоголиками. Велиар отличный парень, ведь его воспитала не мама а интернат на Овалоне. И наш с тобой ребенок тоже вырастит беспризорником и отличным парнем в вашем Детском Саду…
Ланна болезненно поджала губы, но возражать не стала.
К счастью, мы уже догнали мальчика, и разговор прервался, потому что мы, все втроем уже собрались под крылом необычной машины, которую облюбовал Велек.
Это была нарядно разукрашенная в голубые и серебристые тона четырехместная птица, размерами туловища чуть больше земной легковушки или джипа. Ее продолговатое, похожее на баклажан туловище спереди было совсем прозрачной кабиной, имеющей только узкий непрозрачный пол, на котором в два ряда стояли довольно удобные на вид сдвоенные сидения, больше напоминающие мне глубокие кожаные гамаки на ножках.
Сзади этот серебристо-голубой баклажан, плавно сужаясь, переходил в широкий раздвоенный ласточкин хвост, размерами более двух метров .
Баклажан неподвижно лежал прямо на земле, подобрав под себя четыре толстеньких и коротеньких ножек-подставок. Его огромные перепончатые прозрачные крылья, словно пятиметровые паруса, были полностью развернуты и шумно трепетали прозрачной пленкой на ветру.
Мальчик дотронулся до пузыря кабины, и он с мягким шуршанием съежился назад, пропуская нас внутрь, словно капюшон земного кабриолета.
Ланна в нерешительности замерла на пороге кабины:
- Вел, милый! Ты ведь собираешься показать мастерство Гостю, а не своему еще не рожденному крохотному братику, верно? – мягко намекнула она, ероша мальчику волосы.
Тот огорченно кивнул:
- Да, конечно мамочка. Посмотри на нас с земли. Ладно?
Я весь сжался в комочек нервов:
- По твоему, я должен, без тебя подняться в воздух на этой птице, управляемой двенадцатилетним мальчиком? – наигранно улыбаясь и стараясь говорить как можно добрее, обратился я к супруге.
- Нет, конечно же! Вовсе не должен. Особенно если страшно... Ты можешь вместе со мной наблюдать его полет с безопасной земли, – наигранно улыбаясь, ответила Ланна.
Воцарилась немая пауза. Мальчик задумчиво и грустно рассматривал меня в упор. А я рассматривал его волосики, мягко подрагивающие на голове в порывах не сильного горного ветерка.
Опустить себя ниже этого мальчика, я, молодой офицер, не мог.
И тогда я молча шагнул в кабину орнитоптера...
Когда мы оба удобно уселись на передних креслах, прозрачный капюшон с шуршанием расправился, надежно изолировав нас от всего окружающего.