Пушистые тапочки моментально промокли, а халат, в который он усиленно кутался, почти не защищал от сильного ветра и снега…
Его оглушенный и раздавленный мозг тщетно искал ответа случившемуся. Или хотя-бы хоть какого-то совета… Но ни ответов, ни советов не было. И лишь только образ обиженной одноклассницы и ее пожилого коммуниста почему-то маячил в кромешной тьме ужаса.
И мальчик сам не понимал, что бредет в пустынных заснеженных микрорайонах к малознакомому дому невдалеке от гимназии. Потому что идти к подружке было сейчас нельзя. Потому что привести за собою смерть и в ее семью Вилен не мог…
- Кто там еще?! Вы там на часы хоть когда-нибудь смотрите? – хрипло отозвался старик безнадежно заспанным голосом в домофоне . Но услышав потухший, срывающийся голос ребенка, сразу-же отворил входную дверь.
- Ужас какой! Ноги совсем распухли, на лице ни кровинки! – растирая и массируя полностью раздетого мальчика огромным сухим полотенцем, причитал старик, все еще не решаясь спросить о случившемся. И лишь только спустя почти сорок минут, убедившись, что тяжелых обморожений нет и вернувшись с кухни с бутылкой медицинского спирта, усадил Велена на диван и начал растирать ему спиртом грудь и спину спиртом.
Старик чувствовал себя неловко. Впервые после многих лет одиночества, после разлуки с детьми он видел перед собой полностью раздетого и беспомощного мальчика. Что-то было с этим ребенком не так. Лет четырнадцать, не больше по возрасту, он производил на старика волнующее впечатление. Разум отказывался дать оценку чувствам. То, что он видел перед собой сейчас, не сочеталось с его жизненным опытом. Подросток был не то чтобы от рождения смуглым, а скорее с головы до пят каким-то необычно загорелым, словно родители специально жарили его кожу, в том числе и в интимных места,х под назойливыми лучами кварцевой лампы. Кожа мальчика даже сейчас, несмотря на переохлаждение и усиленные растирания полотенцем, словно бы была янтарной, с бронзовым отливом и здоровым естественным блеском. Мальчик был предельно худ, - мускулы, вены и кости. По его строению можно было бы изучать анатомию. И в его тринадцать-четырнадцать лет слишком уж неестественно развит физически. Причем во всех характерных местах. И мускулатура, и волосяной покров. Словно бы это был уже совсем взрослый, хотя миниатюрный и худой мужчина.
Он уже постепенно приходил в себя от шока, и совсем не стеснялся происходящего, что тоже вызывало у старика подсознательную гнетущую неприязнь.
- Интересно было бы узнать, чем занимаются с ним родители? Может быть, они нудисты или другие извращенцы, которых много в среде загнивающей буржуазии? - подумал он, а вслух, осторожно подбирая слова, спросил:
- Что, поссорился с родителями? Или что-то случилось недоброе? Кто-же в февральскую ночь голышом по улицам бегает? Женька твоя, хот знает, что ты у меня?
Он смотрел в огромные, темные и красивые глаза на необыкновенно правильном, загорелом личике и вдруг с удивлением понял, почему себя так неприятно чувствует рядом с этим нагим мальчиком…
Мальчик выглядел, как девочка. Не смотря на свои мышцы и мужские органы…
- Ужас какой! – вдруг подумал старик, явственно почувствовав давно забытые ощущения, - так, словно растирал и массировал нагую девушку. Ему стало страшно, и даже кровь вдруг прилила к вискам. Как это он, коммунист, борец за высокую человеческую нравственность, мог почувствовать рядом с нагим мальчиком такое.
Он упорно гнал от себя эти неприятные чувства. Но что-то внутри него предательски шептало и шептало: «Девушка… Очень симпатичная, спортивная и желанная девушка…»
- Ты мне скажешь или нет, что произошло?! – резко потребовал он, чтобы прекратить наваждение.
Он смотрел в огромные, карие глаза и ждал какого угодно вранья, понимая, что мальчики в большинстве подобных обстоятельств никогда не скажут правду о издевательствах в семье…
- Они все умерли…И малютка Крил…Их застрелили из пистолета с глушителем, - едва выговаривая от слез слова , произнес мальчик. И внезапно закрыв лицо ладошками, громко зарыдал...