(Глава книги Александра Зохрэ "Дети периметра)"

Математика проходила в дисплейном классе. Дети, привычно разбившись на пары у двенадцати огромных телевизоров-монстров, снабженных похожей на печатающую машинку металлической клавиатурой, отвечали на вопросы дисплеев.
Витя решительно сел вместе с Юлей Морозовой, нахально попросив уступить место рыжего, кудрявого Андрея.
За соседней стенкой находился компьютерный зал. Там, собственно, и размещалась гордость школы, настоящая электронно-вычислительная машина «Минск -32», такая же, как стоит в институте математики Академии Наук.
Машина, занимавшая зал размерами в классную комнату, представляла собой ряды металлических шкафов с постоянно мигающими лампочками, соединенных толстенными кабелями, уложенными вдоль стен .
Дисплейный класс позволял решать не только учебные задачи. Вечерами в нем собирались различные кружки, и заседала школьная «Детская академия наук» .

- Чего такое внимание к моей персоне? - шепотом процедила Юля, деловито листая потрепанную общую тетрадку.
- Да вот есть забавный вопросик, - усмехнулся Витька.
- Слушай, я математику люблю. Давай потом поболтаем, - взмолилась Юля.
И ребята за соседними столами недовольно бросили на них косые взгляды.
Юля была гордостью школы. Ее вечно посылали на всевозможные республиканские олимпиады, и она неизменно возвращалась с медалями, кубками и почетными грамотами.
Юля пришла в школу два года назад, в восьмой классе. Это была одна из немногих воспитанниц школы, которая не уезжала на выходные в город, оставалась в круглосуточной группе с еще десятком других ребят.
Кобра, а по правде сказать, - Жанна Петровна, запустила программу и, окинув ребят строгим взглядом, удалилась за прозрачную переборку в машинный зал.
Сквозь бутылочного цвета стеклянный кирпич переборки, на фоне призрачного мерцания компьютерных огоньков хорошо просматривался ее строгий силуэт.
Решать тригонометрические задачки Витя любил не меньше Юли.
Дисплей выдавал мерцающими зеленными буквами условия и предлагал ввести решение задачи.
Юля справилялась в уме. Витя набрасывал решения на бумаге, а затем вводил свой ответы.

Урок быстро закончился, ребята, сорвавшись с места, понеслись в фойе учебного корпуса, - предстоял перерыв на целых 20 минут, и можно будет покидать во дворе снежки.
- У меня к тебе серьезный вопрос, - напомнил Витька.
- О чем?
- О тебе.
Девочка слегка покраснела, но быстро взяла себя в руки:
- Не сейчас. Не хочу отвлекаться. Подойди после обеда.
Она улыбнулась ему и решительно направилась прочь по коридору.

Перед самым полдником Витя нашел Юльку в подвале второго корпуса, в хранилище лыж, в компании ребят, натиравших воском полозья.
- Пошли в оранжерею, - предложил Витька, и она кивнула.

Миновав два стеклянных подвесных перехода, они наконец оказались в пристройке к котельной. Здесь, примкнув к кирпичной кочегарке, располагалось стеклянное сооружение, примерно сдвух этажное здание средней величины.
В оранжерее, по-видимому, используемой как охладитель котлов, было несколько аллей по десять - пятнадцать метров каждая. Ухоженные руками ребят аллеи горделиво величали: «Пальмовая роща», «Бамбуковая роща», «Райский сад», «Озеро».
На самом-то деле озеро было просто небольшим бетонным бассейнов с рыбками в центре здания.
Зато вокруг него обильно выстроились кусты роз, мексиканского змееголового кактуса и настоящие заросли вечно цветущей Афранолии.
Юля была худощавой, миниатюрной блондинкой со смешным курносым носиком и довольно стройной, но хрупкой на вид фигуркой сказочного эльфа.
Казалось, ей для полноты впечатлений не хватает только пары жемчужных полупрозрачных крыльев за спиной.
«Нужно будет нарисовать сюжет на тему феи» - подумал мальчик, присаживаясь на бетонный край бассейна рядом с Юлей.
Девочка, совсем как игривый котенок, беззаботно потянулась, разминая уставшие от сидения мышцы.
Витя знал, что эта ее сказочная хрупкость была обманчивой. Являясь лучшей спортсменкой класса, она почти никогда не болела и любила ради озорства оттачивать жесткие приемы рукопашного боя, тренируясь наравне с мальчишками.
«Ну-у?!» - повторила она, подозрительно смерив Витьку взглядом.

- Расскажи мне о своем детстве, - без обиняков предложил тот.
- Вот как? - усмехнулась девочка. В Школе задавать такие вопросы было не принято. По негласному правилу, жизнь за периметром не обсуждалась и не вспоминалась.
- Я попал в переделку и хочу разобраться во всем, - сказал Витя.
- Как это может быть связано с моим детством? - удивилась девочка.
- Нас недавно с мамой КГБ допрашивал. Когда речь зашла об одноклассниках, выяснилось что ты числишься преступницей в Могилевском спец- интернате. Представляешь, что с мамой случилось?! – пояснил мальчик.
Девочка вся напряглась и покраснела.
Некоторое время она задумчиво теребила листочек соседнего куста, поглаживая его колючки тонкими, изящными пальчиками.
Затем сказала:
- Не бери до головы Витя. Они знают, что делают и в обиду нас не дадут.
- Кто ОНИ?! – встрепенулся мальчик.
- Они, это ОНИ. Те, кто создали Школу, - строго отрезала девочка.
- Ладно. Если хочешь – слушай:

«Отца своего я не помню. Мама никогда не рассказывала о нем», - грустно вздохнув, начала девочка.
«Мы жили в одном крохотном городке на краю Полесья.
Городок, в основном, состоял из семей военнослужащих, обслуживающих секретный артиллерийский полигон. А еще из семей гражданских, обслуживающих семьи военных.
На полигоне, который находился в болотах, в так называемом «Чертовом круге» тридцатью километрами южнее городка, испытывали атомные снаряды и пули».
- Разве такое возможно? У нас же договор с Америкой о запрещении разработок атомной артиллерии! - перебил ее Витька.
- Верь и надейся. Наивный… - презрительно усмехнулась девочка и продолжила рассказ:
«Как я уже сказала, на полигоне в болотах взрывали небольшие атомные заряды, способные уничтожать один - два городских квартала или например, полк с машинами и людьми.
Пыль от взрывов оставалась в жиже болот. Болота потом засыпали песком, привозимым со всей Беларуси товарняками. В сводках новостей, это называлось мелиорацией - осушением болот Полесья, борьбой за стабильный, здоровый климат».

Витька весь встрепенулся от удивления:
-Значит осушение болот Полесья, о котором говорят столько лет, просто обман? Маскировка атомного полигона?..
Девочка презрительно хмыкнула и продолжила свой рассказ.
« Может, они и осушали что-то еще вокруг для прикрытия, но у нас в городке многие болели и потом умирали от неизвестных болезней.
В поликлинике, единственной в городке, никогда не называли диагноз. Это называлось осложнениями после гриппа, или затяжной гнойной инфекцией, или хроническим пищевым отравлением.
Мама была врачом и понимала, что мы тоже однажды умрем.
А уехать мы не могли. И никто не мог. Ни военные, ни гражданские. Бегство каралось как измена Родине.
Поговаривали: в городке живут только штрафники, собранные со всего Союза.
Мама вроде тоже однажды проштрафилась - у нее умер знатный пациент, большой партийный чин.
Так мы и жили в этом городе: ходили в школу, смотрели телик по единственному московскому каналу, читали книги о большом, прекрасном Союзе и ласковом Черном море, до которого никогда не могли добраться.
Мама говорила: «Не верь, дочка, что в СССР рабства нет».
Дети в нашей школе тоже иногда болели и потом отчислялись из школы.
Это называлось переводом вслед за родителями в другое место.
Но мы, дети, по выражению лиц взрослых чувствовали, что это было за место…
Сколько себя помню, я всегда сильно отличалась от других детей. Еще в детском саду я сбежала из городка и долго шла лесами и рощицами вдоль какой-то реки, пока не уткнулась в колючую проволоку и военный пост.
Я услышала, что реки всегда впадают и море, и очень уж хотела вырваться из городка, увидеть белый пароход на синих-синих волнах...
В школе я решала задачки раньше всех, а потом тайком листала журналы и читала книжки, которых всегда носила в ранце огромное множество.
Учительница все вздыхала, говорила, что если-бы не военный режим городка, отправила бы меня учится в Москву, куда отправляют всех способных детей. Но мы с ней обе понимали, что этого никогда не случится...

Когда у соседки умер муж, а потом и сама тетя Валя, их сын, 11-летний Стёпа остался совсем один. Дети из нашего городка в интернаты не направлялись. Об этом шептались все. Мама решила спасти Степку, взять его к нам.
- Вот умру я скоро, а у тебя родная душа, братик останется, - говорила мама, вздыхая.
Я возмущалась ее словам, но мать отворачивалась и украдкой смахивала слезы.
Стёпка прожил у нас совсем недолго. Мы даже как следует не успели с ним сблизиться. Он всего дичился и никак не мог отойти от смерти родителей. Пропускал школу, целыми днями игрался дома с оловянными солдатиками и машинками, подаренными ему его отцом.
Мы с мамой тщетно пытались его отогреть. Ходили вместе в лес. Читали вслух книжки. Обещали когда-нибудь поехать на Черное море.
Но он упорно дичился и хмурился.
Зимой мама заболела. У нее воспалились лимфатические узлы, и она громко стонала по ночам.
Мама позвала меня на кухню и сказала строго: «К весне я умру. Это рак. Но никому не говори. Я попробую продержаться до весны. А там, бери Степку и бегите в Минск. Еще лучше - в Москву. В большом городе легко затесаться в любой детский дом».
Мама продолжала упорно ходить на работу, делала вид, что устала, простудилась, страдает давлением.
Она все чаще закрывалась в туалете, и я иногда замечала на полу крохотные брызги запекшейся крови…
Стёпка тоже все понял и стал на нас обоих косо посматривать.
В середине февраля мама однажды не смогла подняться с постели. Собрав все свое мужество, она позвонила на работу и сказала, что у нас в семье грипп.
«Нужно продержаться до оттепели. Февраль месяц короткий!» - говорила мама слабеющим голосом: «А потом бросайте меня, забирайтесь под брезент грузовиков и бегите подальше!»
Мама не пускала нас в школу, изображая грипп. Припасы макарон, крупы и картошки с тушенкой в огромных армейских банках таяли на глазах.
Две недели мы голодали, стараясь растянуть надолго имеющиеся в доме продукты.
Больше всего мы боялись, что кто-то из школы или с маминой работы придет нас проведать.
Мама по телефону нарочито поругалась со всеми, включая директора школы, - обозвав пожилую женщину детоненавистницей.

Стёпка уединялся в ванной, тайком пожирая украденные с кухни остатки продуктов. Он сожрал последние запасы сахара, сухарей, пытался грызть даже невареные макароны.
Я не выдержала и пообещала его придушить. Тогда он громко закричал, пригрозил рассказать всем, что мама больна. Я сломалась. Умоляла, что бы он нас не выдал.

Ночью я долго сидела в темноте у постели мамы, держа ее за руку. Мама все время стонала, а к утру ненадолго пришла в сознание:
«Никому не верь, доченька. Особенно людям в райкомах и кабинетах. Там нет правды. Вам нужно бежать. Не ждать, пока за вами придут. Бегите утром...», - шептала она вперемешку со стонами.
Утром мать умерла.
Слез не было. Я не могла плакать. Я подошла к притихшему, бледному Степке. Смерть моей мамы напомнила ему о своем горе.
«Вечером нужно уходить!» - сказала я. Он упрямо мотнул головой и отчаянно забился в угол комнаты.
Я весь день уговаривала его. Говорила, что мы будем всегда вместе и найдем хороший детдом. Будем жить, как все дети, ездить на море летом, ходить в школу и ничего не бояться.
Но он не верил: «Так не бывает. Кому мы с тобой нужны? Первый шофер сдаст нас военным», - хныкал Стёпка.
«Мама оставила нам немного денег. Нужно просто дождаться сумерек», - тщетно уговаривала я Степку.
Но пока я зашла в туалет, он сбежал, зимой в одних домашних тапочках и связанном мамой ко дню моего рождения свитере.

Милиция и патруль комендатуры приехали очень быстро.
Я даже не успела собрать в сумку одежду и остатки пищи.
Милиция составила акт о смерти мамы и молча передала меня военным.
Стёпку я больше никогда не видела.

Затем меня долго куда-то везли в закрытой армейской машине, вместе с двумя солдатами прямо в кузове.
Было холодно, несмотря на тяжелый овечий тулуп, наброшенный на меня сверху.
Солдаты были добры и не держали ко мне зла. Они кормили меня своими пайками и горячим сладким чаем из термоса. Но отпустить меня наотрез отказались.
К утру я, немного согревшись, заснула и проснулась только от толчка и скрежета тормозов.
Спрасонья мы все не могли ничего понять. Мои солдаты ошалело пялились на происходящее через щелочку в брезенте.
Там, на улице наш офицер, ехавший в кабине, громко кричал и оправдывался перед кем-то.
Мне врезались в память слова незнакомого человека с хриплым, прокуренным голосом: «Скоты-ы. Уродыы. Причем тут ваш приказ? Это же просто ребенок! От таких вот уродов вся страна по швам разваливается! Получив приказ, вы и мать родную в землю закопаете!»
Полог брезента подняли и меня за руки вытащили на свет и снег.
Мы все еще были где-то в лесу.
Вокруг грузовика стояли чужие автоматчики, державшие под прицелом нашего водителя и бледного, как мел, лейтенанта.
Нос лейтенанта был разбит, а по лицу струйками сочилась алая кровь.
Я сильно испугалась, подумала, что это бандиты или вражеские диверсанты. Кто ещё мог остановить машину в лесу и целиться в советского офицера? Я подумала, что это, наверное, американские парашютисты и сейчас они захватят меня и начнут пытать про секретный городок.
Автоматчики сказали испуганному лейтенанту: « Стоять и не рыпаться! У нас приказ забрать эту девочку любой ценой. Если только дёрнитесь, всех вас здесь уложим прямо в снег!»
«Что я скажу начальству? Как объясню?» - словно девка всхлипывал молоденький лейтенант.
«Нам плевать! Говори, что убил и закопал, как было велено! Или что не смог убить, помешали случайные свидетели и отдал девку в приют» - грубо объяснила ему незнакомая пожилая женщина.
Высокий статный старик и эта пожилая женщина взяли меня из рук перепуганных конвоиров и под руки отвели к стоявшей за лесным поворотом черной «Волге». А двоих солдат автоматчики прикладами прижали лежать лицом в снег.
В машине женщина обратилась ко мне с материнскими интонациями в голосе:
«Теперь все будет хорошо», - повторяла она, вытирая мои слезы своим, вышитым кружевами носовым платком.
Я заплакала, понимая, что они только что спасли мне жизнь. Я всё плакала и плакала, трясясь на заднем сидении «Волги».
Примерно час мы куда-то ехали в сопровождении грузовика с автоматчиками.
Я боялась промолвить лишнее слово. Старик, женщина и офицер-водитель сильно волновались, останавливали машину, и совещались о чём-то с офицером из грузовика с автоматчиками.
Затем «Волга» свернула с широкой дороги и проехала мимо какой-то деревушке к станции.
Перед самой деревней грузовик отстал, и автоматчики залегли в засаду возле дороги, словно они ожидали погоню.

Это был некий полустанок, с покосившимся навесом и деревянной будкой железнодорожной кассы.
Мужчина и водитель курили возле машины, а женщина говорила со мной о лесных зверюшках, о птичках, о своих шаловливых внуках.
Когда вдали показался поезд, она неожиданно сказала мне: «Знаешь, дочка, кажется, мы прорвались! У тебя будут школа и хорошие друзья. Только ты учись, вырастай умной и способной противостоять Злу. Ладно?»
Поезд остановился только на минутку.
Меня передали прямо в руки нашему физруку, который так и представился, когда усадил меня в своем купе. Он без обиняков сказал, что все висело на волоске. Мол, сигнал о том, что я осталась одна, пришел слишком поздно, и спасательная операция была разработана молниеносно.
Честно говоря, я до сих пор так и не поняла: стали бы спасавшие меня люди при крайней необходимости нарушать принцип Школы (ни кого не убивать), стрелять в солдат?
Мне сказали, что я формально числюсь в колонии строгого режима и поэтому вольна уйти в обычную жизнь с условно досрочным освобождением в любой момент... »

Юлька перестала рассказывать и о чем-то задумалась.

- Все остальное не существенно, Витенька, - грустно улыбнулась девочка. Она осторожно приблизила к своему курносому носику ветку колючих азиатских кустов, понюхала и поморщилась:
- Не люблю этот запах. Очень резкий и приторный.

- И ты никогда не пыталась узнать, что случилось со Стёпкой? - изумился Витька.
Она укоризненно посмотрела на него:
- Я же не последняя дура на свете!

Уже на обратном пути, подходя к спальням своего класса, Витя спросил:
- Ты не замечала, сколько всего странного творится вокруг нас? Да и учат нас как-то не так, как везде. Словно бы показывают, что советский строй неправилен и люди, живущие за Периметром Школы, прозябают в иллюзиях.
Девочка решительно остановилась.
- Знаешь, что я тебе скажу, Витенька? - укоризненно сказала она:
- Ты удачливый и избалованный судьбой. У тебя семья жива. Есть куда в субботу возвращаться. Вот поэтому ты носом и крутишь.
- Ладно. Может, ты права. В Школе знают, чему нас учить, - уступил он.
- Только странностей вокруг всё равно много! Как ты думаешь, что потом будет? Ну, потом, – после Школы...

- Ты еще не понял, Витенька? Это заговор! Заговор буржуев против нашего счастливого государства, - засмеялась она над юношей, повернулась и ушла прочь.